… — да нет, что Вы, барышня, показалось Вам видно. Вот чайку свеженького принесла и плюшечек. Откушайте.
Настенка поставила поднос на маленький ломберный столик и быстро юркнула в дверь. Полина с подозрением посмотрела ей вслед. Но настроение Настенки не очень занимало ее мысли. Она все чаще и серьезнее стала подумывать о том, что только одному другу детства и милому дружку Тимохе она нужна по-настоящему. Как только вспоминала она об их последней встрече, так сердце ее готово было выскочить из груди, так начинало колотиться от волнения. Видно, чистое сердечко девушки затрепетало всерьез, полюбив по-настоящему.
— Почему Полинки за столом опять нету? – гаркнул отец и снова по обыкновению стукнул кулачищем по столу.
— Гонор она показывает, Егор Фомич, и утром меня тут отчитывала, мол, никто я в доме и чтобы помалкивала впредь, пока не хозяйка, а прислуга, и теперича кобенится, — подобострастно поясняла Серафима, — совсем с ней сладу не стало, — продолжала экономка, — ума не приложу, как быть-то?
— А чего тут раздумывать? Замуж ее сбагрю. И вся недолга. Погодь еще маленько. Не будем прятаться. Женой тебя назову.
— Ох, боюсь, не послушается она тебя Егор Фомич. Характерец-то у нее лезет отцовский. Строптивее с каждым днем становится.
— Куды она денется? Ее слова поперек моих не встанут. Мала еще отцу перечить.
— Настька, ну-ка кликни барышню. Чтобы сей момент к столу вышла мою волю выслушать.
Серафима с опаской посмотрела на метнувшуюся выполнять хозяйский приказ служанку и стала с замиранием сердца ждать результата. Настена тут же прибежала обратно и доложила.
— Барышня сейчас будут. Только волосы приберут.
Серафима аж побледнела от такого известия. Она уж была уверена, что сильное зелье, накануне взятое у знахарки, подействовало, и ненавистная девица влежку лежит и последние вздохи дышит, и вот-вот последний дух испустит. А Полина тем временем вышла к столу нарядная, уверенная, даже к удивлению отца подошла и чмокнула его в заросшую щетиной щеку, как когда-то в детстве.
— Добрый день, папенька, извиняйте, что замешкалась.
Егор Фомич, немало удивленный изменениями в поведении дочки, даже не нашелся, что произнести. Только внимательно посмотрел на нее.
— А что, папенька, Серафиме уже позволено серьги моей матушки носить? Смело спросила Полина, указывая взглядом на экономку. Серьги на ней были хозяйкины, но камни так поблекли, что их едва было заметно…
— Не твово ума дело. Нехай носит. Скоро она тут хозяйкой полновластной будет. А ты замуж пойдешь.
— Сказывала я уже. За нелюбого ни за что не пойду. Мое слово твердое, хоть убейте.
— Ну, поглядим, поглядим, — усмехнулся Егор Фомич себе в усы, скрывая удовольствие от того, что дочка-то и впрямь в него пошла характером, не то, что ее маманя, овца безропотная.
— Хватит на седня воевать, давайте трапезничать уже. Устал я нынче, — Егор Фомич взглянул на Серафиму и удивился ее кротости и бледному виду, — Серафима, чего застыла, как мумия. Чаевничать будем, али как?
— Сей секунд, Егор Фомич, — Серафима стала торопливо наливать заварку в чашки: себе, хозяину.
Позади ее стула Настенка стояла ни жива, ни мертва, бледная и трясущаяся как осиновый листок на ветру. Серафима неторопливо наколола сахару щипчиками, налила чаю в блюдце, смачно и шумно отпила. Настенка глядела на нее во все глаза. Вдруг Серафима поперхнулась и сильно закашлялась, потом позеленела вся. Егор Фомич постукал ее по спине.
— Чего это с тобой? Аль дурным словом кто вспомянул?
— Ох, тяжко мне что-то, — прошептала Серафима синеющими губами едва слышно и откинулась на спинку высокого стула.
— Пойдем-ка, я тебя до кровати доведу.
Егор Фомич подхватил слабеющую с каждой минутой экономку и повел в горницу.
— Ах ты, растяпа такая, — в этот момент воскликнула Полинка на Настенку, которая по неловкости, отступая, чтобы дать дорогу хозяину, выбила поднесенную чашку с чаем от ее губ, уже сложившихся в трубочку, чтобы подуть горячий напиток. Настенка вскрикнула, кинулась помогать барышне вытирать платье. Да тут еще ненароком задела и чашку хозяина, и заварочный чайник, которые с грохотом полетели на пол и разбились…