История эта непростая. Смотри сама. В тот же миг Люська вместе с Фирузой увидела вместо карты на стене пещеры открывшуюся картину из далекого прошлого… И стали наблюдать за происходящим, будто в кинотеатре. «В этот день случилось событие, которое перевернуло душу…
Еще накануне Поля сидела у окна и грустно наблюдала за тем как насекомые, божьи коровки, мухи, стрекозы, попав между рамами окна, пытались вырваться наружу. Они видели, чувствовали свободу, но не понимали, как выбраться. Девушка всякий раз открывала форточку и выпускала невольных пленниц, возвращая им долгожданный свободный полет. Полине казалось, что в отцовском доме она тоже пленница. После смерти маменьки девушке стало совсем тяжко под гнетом сурового нрава отца, человека жестокого, подозрительного и резкого. Только после сороковин Поля могла снять траур и надеть свое любимое маркизетовое платье в мелкий цветочек. Наконец этот день наступил. У резного дубового зеркала она нарядилась. Платье было пышное, красивое. Но отражение собственного лица ее не порадовало. Поля стала бледной, грустной, неулыбчивой как раньше.
С сегодняшнего дня ей было позволено заняться своей любимой клумбой с цветами. Это было единственной радостью, оставшейся теперь ей в жизни. Поля спешно шла по дорожке, почти заросшей травой. У кустов крыжовника она увидела согбенную мужскую спину в грубой холщевой рубахе, пропитанной потом.
— Доброго утречка, барышня.
Улыбчивый белокурый парень разогнулся и снова склонился в приветственном поклоне перед молодой хозяйкой. Полина, едва взглянув на работника, пошла дальше. Но что-то все, же показалось в облике парня ей знакомым. Что-то неуловимое…
Полина возилась с садовыми ромашками и разноцветными астрами. Когда присела перед бархатцами, к ней приблизился молодой работник и поставил у ног лейку.
— Вот барышня, водицы принес.
Полина подняла голову и столкнулась с сине-зелеными глазами парня, который улыбался во весь рот и смотрел на нее смело, как-то по-свойски, будто знал давно.
— Я, барышня, Тимошка, сын приказчика из скобяной лавки Вашего батюшки. В детстве давным-давно моя маменька была дружна с Вашей (царство ей небесное!) и приводила меня в Ваш дом. И мы с Вами часто играли в деревянные игрушки. Помните?
— Ой, Тимоша. Теперь вспомнила! И лошадок самодельных твоих помню, и тележку для моей куклы Матренки, которую ты мне вырезал… То-то, я гляжу, вроде, глаза знакомые.
— А что ты тут делаешь?
— Я, барышня Полина, попросился к Вам сюда в садовники. Не интересно мне, как папеньке, в магазине быть.
— Не хитри, Тимка.
— Вот Вам истинный крест. Правду говорю, хотел тут служить Вашему семейству… Уж больно хотелось поглядеть, какой вы стали во взрослом виде. Вот и увидел.
Парень еще шире улыбнулся. А Полина покраснела от смущения, вскочила с корточек и побежала в дом. Весь день девушку не покидала возбужденное состояние. То и дело она подходила к окнам: то к одному, то к другому, то к третьему и выглядывала во двор. Тимофей возился с растениями, носил воду, обрезал кустарники. А когда он заводил шутейные разговоры с дворовыми девками, которые так и вились около смазливого парня, появившегося среди дворни, Полина почему-то чувствовала уколы в душе. Ей внимание служанок к Тимоше было явно неприятно. Она не знала, как это объяснить, но именно так чувствовала.
После обеда Полина открыла старый поименник, нашла имя Тимофей, стала читать значение имени старого друга детства.
«Тимофей — почитающий Бога. Справедливый, правдолюбивый. Скромный, вдумчивый, обстоятельный. Мастеровой, с воображением и художественным вкусом. Возможно, обстоятельства сильнее Тимофея, и тому приходится делать то, что делать не хочется. С женщинами нежен, жену свою лелеет, холит».
Поля заложила страничку веточкой полыни и пошла в столовую. Тучная кухарка Серафима только что поставила на большой дубовый стол с пузатыми резными ножками медный пыхтящий самовар. И поплыла на кухню, виляя пышными юбками. На лестнице Серафима столкнулась с хозяином дома, который явился домой к обеду. Взвизгнула от его щипка и исчезла с глаз. Полина еще при болезни маменьки заметила, как Серафима крутит перед отцом хвостом и строит ему глазки. В душе Полина ненавидела Серафиму, чувствуя интуитивно от нее грядущую беду. Егор Фомич уселся во главе стола на стул с высокой резной спинкой. Cтрого взглянув на дочь, притаившуюся у окна…
— Садись есть, Полина. Серафима сказывает, что от окон не отходишь полдня. Чего ты там все высматриваешь?
— Ничего, папенька. Просто на сад смотрю, на цветы, растения…
— Не лукавь со мной. Не люблю я враки бабьи.
— Христом богом клянусь, ничего особенного я не делала. Просто в окно смотрела.
— А чего так вырядилась? Али черное платье уже наскучило?
— Дык, папенька нынче траур кончился, я и переоделась. А Серафима на меня напраслину наводит. Вредная она. Зря Вы ее слушаете.
Отец со всей силы грохнул по дубовому столу кулачищем, аж чашки подпрыгнули, и ложки зазвенели. Голос его стал свирепым и угрожающим. Полина втянула голову в плечи, но по настырности характера не молчала.
— Не твоего ума дела, кого я слушаю, кого нет. Помалкивай. Да ешь, давай, пока кормлю. И не серди меня впредь. А то замуж отдам, и вся недолга.
— Господь с Вами, папенька. Мне только шестнадцать стукнуло. Рано мне еще замуж-то.
— Не тебе решать. Как скажу свое отцовское слово, так и будет. А про Серафиму не твоего ума дела. Может она тебе еще мачехой будет.
Полина окаменела от неожиданного известия. Кусок встал в горле. Слезы подступали. Девушка наклонила голову, чтобы отец не видел ее реакции. Быстро доела. Пригубила чашку чая и с позволения отца вышла из-за стола. Только в спальне, закрывшись изнутри, она дала волю слезам и выплеснула всю свою тоску по матери и обиду на отца, так быстро предавшего ее память. Наплакавшись вволю, Полина задремала на подоконнике, положив голову на руки. Ветерок трепал нежно ее светло-русые волосы.
Очнулась девушка от щекотавшего ноздри аромата ее любимых душистых бархоток. Рядом с ее лицом лежал аккуратный букетик. Полина погладила любимые цветы пальчиками и выглянула в приоткрытое окно. Кустарник напротив шелохнулся. Из него выросла сначала вихрастая голова, а потом и вся долговязая фигура Тимофея, ее верного друга детства.
— Полюшка, это я Тимка, не серчайте. Вот Ваши любимые бархотки принес, чтобы порадовать. Сердце подсказало, что на душе у Вас тяжесть. По маменьке плачете?
Полина ничего не смогла ответить, только смотрела на Тимофея полными от слез глазами.
Тимофей приблизился к подоконнику вплотную и молча, погладил ее руку своей шершавой ладонью. А потом, посмотрев в глаза девушке, коснулся руки горячими губами.
Полина отдернула руку от неожиданности.
— Соврал я Вам давеча. Видно сейчас открыться приспело время. С самого мальства Вы мне Поля нравитесь. И сюда на работу пришел, чтобы поближе быть. Я не один годок за Вами тенью хожу. Вы в церковь и я за Вами, хоронясь. Вы на реку посидеть, и я туда же, в кустах прячусь. Вы на рынок, и я там, из-за угла слежу. Полюбились вы мне Полина Егоровна. Мочи нет, как сильно.
Девушка зарделась вся от такого пылкого нежданного признания. Но…